Это, впрочем, не скрывалось — тем более от Нечаева и Строганова. В Правилах они прочитывают, например, такое себе задание: «Стараться достать богослужебные и политические книги (подчеркнуто мною. — В. О.)».

Еще предписания такого же — сугубо троноохранительного — толка. Нашел их в инструкции, которую царевы посланцы сами для себя сочинили на основе указаний Дибича. В этих самозаданиях они, зная, что от них требуется, вполне справедливо положили несколькими пунктами искать именно в политике подоплеку раскольничьим смутам. Вот извлечения: «…в-пятых, в каком подлинно отношении находятся оныя к правительству и вообще к гражданскому благочинию; в-шестых, ежели скажутся в понятиях последователей какого-либо раскола такия, которая не только разнствуют с главными догматами христианской религии, но не согласны и с общими обязанностями верноподданных, то следует точнее осведомиться, остается ли сие учение одним отвлеченным умозрением превратно понимаемого благочестия, или действительно клонится к разрушения общественного порядка, должной подчиненности и проч.». Еще пункт: «Стараться узнать главных лже-учителей, их происхождение и настоящее отношение к гражданскому порядку» (везде подчеркнуто мною. — В. О.).

И не напрасно воссоединены в опасность для империи и раскол и политика.

Герцен в «Былом и думах» писал так: «…Участились убийства помещиков, крестьянские бунты. Огромное раскольничье население ропщет; эксплуатируемое и угнетаемое духовенством и полицией, оно весьма далеко от того, чтобы сплотиться, но порой в этих мертвых, недоступных для нас морях слышится смутный гул, предвещающий ужасные бури».

Герцен вообще видел в раскольниках единственно, по его мнению, борющуюся с царствованием Николая силу.

«Противодействие новому порядку дел по его водворении мы видим в одних неправославных раскольниках и в страдательном неучастии крестьян».

Смутный гул… На Урале гул этот уже давно перестал быть только и просто смутным.

Рубрика дополнений

Не затихает Урал от волнений и бунтов. Историки подсчитали — за пять лет, с 1820 года, их прошло 17.

Самые мощные, что встревожили царей — и умершего Александра, и вновь коронованного Николая, — пошли с Кыштымских заводов в 1821 году. Не выдержали здесь тяжких условий труда. Первое, с чего начали, желая хотя бы отчасти изменить свою обиженную, несчастную жизнь, — бросили работу. Зачинщикам — по 25 палок. Палочный приговор, утверждал сам Александр — не побрезговал возлюбленный кумир высшего света.

Когда прибыла воинская команда для исполнения — прорвалось с небывалой силой. Такого еще не было — устроили рабочее самовластие. Оно так описано в бумагах на имя правительства: «похерили чиновников, избрали себе начальника, учредили свое правление… начали привлекать к себе в единомыслие, обольщая вольностью, готовиться к отражению воинской силы и таким образом уклонились к явному возмущению и бунту». В бунте участвовали, по подсчетам предводителя, 8 тысяч человек, а это значит, что и соседи примкнули.

В конце концов — усмирили. Но ненадолго. 1823 год — возмутились Уфалейские заводы. 1824 год — углежоги Ревдинского завода… В том же году путешествующему по Уралу царю Александру вручают — не раз — жалобы и прошения. Одно из них без робости подано от имени 548 рабочих. Как он к этой петиции отнесся — узнаем дальше. Весною 1826 года, уже при новом царе, снова поднялся Ревдинский завод. Затем — золотые прииски Ярцева…

Донос

Осень — несносные погоды: часто ненастья — холодные дожди, а на Урале и мокрый снег. Грязь, распутица, стылые переправы через предзимние реки. Нога мозжит. Усталому от долгой дороги взгляду не до живописных окрест лежащих мест. Две долгие недели добирался посланец Дибича до Перми.

Добрался, а их сиятельства графа Строганова — нет. У губернатора было заявлено, что граф в Екатеринбурге. Опять дорога… Но Строганов шустер был — не обнаружился и здесь. Начальника своего Нечаев нашел только через неделю в небольшом по тем временам городке Кыштыме. Здесь находился указанный Дибичем завод купца Резанова.

Непривычно для местного начальства повели себя царевы посланцы в роли проверяющих — прямо-таки кипели жаждою деятельности. Побыли в столице горного округа — в Екатеринбурге, побыли в столице бунта — в Кыштыме, но этого показалось мало. Решено, что Нечаев лично ознакомится с положением рабочих по всем главным в губернии заводам. Строганов при этом предписывает:

«1. Исследование по сему предмету должно быть производимо без малейшей огласки.

2. Для сего… объедет все заводы и селения Екатеринбургского и других смежных уездов, где только можно будет предполагать возрастание какого-либо раскола, под видом осмотра замечательных мест и заводских учреждений из одного любопытства и для собрания разных статистических сведений».

Три зимних месяца путешествовал Нечаев. В отчете — по возвращении — пишет Строганову: «Проехал в разных направлениях до 3500 верст… сколько позволяли краткость времени, состояние осеннего и зимняго пути в здешнем климате и нужная осторожность в сокрытии единственного предмета моих разъездов, я, не щадя ни сил, ни стараний своих, по возможности исполнил сделанное мне поручение».

Сколько же новых мест повидал — города Тагил, Кушва, Верхотурье, Ирбит, Шадринск, Камышлов, Красноуфимск, Невьянск, Кунгур, Оханск, Соликамск, Чердынь, Оса; заводы — Нижнетагильские, Черноисточенский, Внеймошатанский, Каменский, Гороблагодатские, Богословские, Бизярский, Юговский, Березовские, Баранчинский, Васильевский, Ревдинский, Уфалейский, Ектарский и Талицкий; села Суксун и Степаново, Шерташская обитель…

Любил странствовать. Кавказ, напомню, за плечами. Любовь к путешествиям увековечил пером. В 1825 году, к примеру, так выразился в «Мнемозине»: «Но что еще вернее может заменить книги в размножении понятий, так это, бесспорно, путешествия неторопливыя, с обозрением неповерхностным, по местам, достойным любопытства».

Встречи, встречи, встречи — чиновники всяких чинов, рабочие и их горнозаводские начальники разных рангов, купцы, священники, раскольники… Обзавелся доверенными людьми. Некоторые из них теперь пишут ему много и подробно. В их числе крепостной Демидовых писарь Феоктист Улегов — переписка заняла в их жизни много лет, купец Федор Клюквин — в журнале «Братское слово» конца века, где я разыскал его заметки, адресованные Нечаеву, заняли 62(!) страницы, поп Оглоблин, мастеровой В. Гилев…

Нечаев легко сходился с простым людом. Улегов как-то пишет ему: «Сколько мне приятно и усладительно было разделять с вами краткие часы нашего свидания… Я сильно скучал, когда не заставал вас…»

Но вернемся к отчету перед Строгановым. Странным показалось, что не нашлось здесь места для рассказа о политических настроениях уральского люда. Только и только о религиозных настроениях, о расколе. Хотя отчет вроде бы притязает на всеобщность. Нечаев именно это обещает Строганову: «Я составил и при сем имею честь представить Вам, милостивый государь, полную записку о всех моих наблюдениях…»

Но о всех ли наблюдениях написал?..

Выясняю, что далеко не обо всем написал флигель-адъютанту. Читаю дневник Нечаева. Он